Южный Урал, № 12 - Семен Паклин

Советское литературоведение, изучая творчество Д. Н. Мамина-Сибиряка, стремится освободить его от неправильных оценок либерально-буржуазных критиков и показать подлинное лицо писателя. Настало время, о котором газета «Правда» в статье, посвященной памяти Д. Н. Мамина-Сибиряка, писала в 1912 году:

«Мир праху твоему, чистая душа! Нарождается новый читатель и новый критик, которые с уважением поставят твое имя на то место, которое ты заслужил в истории русской общественности!»

Не будучи революционером, часто повторяя, что он «далек от политики», Д. Н. Мамин-Сибиряк вместе с тем обладал зорким глазом художника-реалиста, его широкая кисть рисовала жизнь такой, как она есть, подмечала новое в отношениях людей и не искажала их в угоду либерально-народническим догмам. Эту честность и социальную зрелость отметил в свое время А. М. Горький, высоко ценивший творчество Д. Н. Мамина-Сибиряка.

Для изучения социальных взглядов Д. Н. Мамина-Сибиряка очень интересна его переписка, опубликованная лишь частично. Значительная часть этой переписки хранится в Литературном архиве. Письма Д. Н. Мамина-Сибиряка показывают нам писателя — беспощадного судью царской действительности.

«Несчастная для нас война всколыхнула всю публику, — писал он в 1904 году в письме к матери А. С. Маминой. — Забывают только одно, что от власти люди отказываются только в крайних случаях, а наши правящие классы еще постоят за себя, тем более, что для них власть связана помимо привилегированного положения с деньгами»[6].

«Наследственные государственные воры» называет он царских министров и с гневом повторяет:

«Нам вообще страшна не сама война, а внутренние воры, как в Крымскую кампанию».

Всем сердцем патриота он осуждал существующий строй, при котором правящие классы грабили народ.

Не случаен интерес Д. Н. Мамина-Сибиряка к рабочему движению. Он внимательно следил за стачками и демонстрациями в Петербурге. Немалое место в письмах Мамина-Сибиряка отведено их описанию. Он не верил в буржуазные «свободы», в своих письмах не раз повторял:

«Я лично не верю в русскую конституцию и ничего от нее не жду».

Писатель-реалист знал цену либеральным заигрываниям царя, видел всю лживость так называемых свобод. То, что скрывалось в произведениях Д. Н. Мамина-Сибиряка из-за условий жесточайшей цензуры, в его письмах к матери звучит четко и ясно. В них высказывается, в частности, отношение к Государственной думе, которая, по словам писателя, «переливает из пустого в порожнее».

«Конечно, в думе есть прекрасные ораторы, — иронически пишет он, — как сам премьер-министр Столыпин или кавказский князь Церетели. Этим и книги в руки, а мужички слушают и помалкивают до поры до времени».

Материалы, хранящиеся в Литературном архиве, показывают Д. Н. Мамина-Сибиряка писателем-патриотом, тесно связанным с А. М. Горьким и В. Г. Короленко, страстно выступавшим против жестокостей царского режима.

О чем бы ни писал Мамин-Сибиряк, он всегда оставался страстным и правдивым художником. Не узким «областником», а большим честным русским писателем, высоко оцененным В. И. Лениным и М. Горьким, предстает Д. Н. Мамин-Сибиряк перед советским читателем.

Александр Саранцев,

кандидат филологических наук.

ЗАМЕТКИ О СЮЖЕТЕ И ХАРАКТЕРЕ

Подготовка ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей заметно активизировала литературную жизнь в Челябинской области. Вышли из печати альманах «Южный Урал», сборник стихов Л. Татьяничевой «Вишневый сад», первая часть романа А. Глебова «В предгорьях Урала», книга Б. Рябинина «Твои верные друзья», сборник стихотворений В. Щербакова «Тайгинка» и другие.

Подготовлены к изданию новые произведения челябинских авторов. Газеты «Челябинский рабочий» и «Сталинская смена» стали чаще публиковать литературно-критические материалы, очерки, рассказы. Повысился интерес общественности и читателей к советской литературе, к произведениям челябинских писателей.

Писатели Челябинской области добились некоторых достижений, смелее стали подходить к изображению жизненных конфликтов, настойчивее работают над повышением художественного мастерства. Не случайно читатели с удовлетворением говорят о сложившемся и работающем отряде литераторов на Южном Урале.

Это все верно. Но верно также и то, что в творчестве челябинских писателей есть крупные недостатки, что некоторые произведения не удовлетворяют читателей, вызывают чувство огорчения и досады. Есть серьезные промахи и в талантливых книгах.

Челябинские писатели по существу еще не взялись за показ современной жизни рабочих и колхозного крестьянства Урала. Мало и плохо поднимают писатели области проблемы культуры и быта, проблемы борьбы с пережитками капитализма в сознании людей.

Вдумываясь в недостатки произведений, особенно прозаических, приходишь к выводу: недостатки повторяются, становятся типичными для многих писателей.

Хотелось бы остановиться в этой статье на вопросах воплощения характера, типа в сюжете литературного произведения.

Вышла из печати первая книга нового романа Н. Глебова «В предгорьях Урала». Жизнь и быт купечества изображены в романе ярко, правдиво, нередко сильно и впечатляюще, а характеры таких богатеев, как Никита Фирсов, Вершинин, Толстопятов — бесспорная удача автора. Вот, к примеру, одна из сцен романа, в которой рельефно и свежо выявляются характеры Фирсова и Вершинина:

«Это была рослая красивая женщина (Василиса, жена Фирсова, — А. С.), из старой кержацкой семьи Вершининых, заимка которых стояла на берегу Тобола. Василиса вышла замуж за Никиту тайком от родителей, когда тот малярил в отцовской молельне.

В молодости Фирсов долгое время куражился над работящей женой и часто попрекал ее старой верой. Женщина терпеливо сносила обиды и родителям не жаловалась.

Когда родился первый сын, старик Вершинин послал своего человека в Челябинск, где жили в то время молодые, с наказом, чтоб приехала дочь с мужем и внуком на заимку. Встретил он их с высокого крыльца сердитым окриком:

— На колени!

Двор был широкий и весь выложен камнем. Молодые от самых ворот до отцовского крыльца ползли на коленях к грозному старику. Держа на руках новорожденного Андрейку, Василиса ползла с трудом. Мешала длинная юбка и, поправляя ее на ходу, она со страхом приближалась к отцу. Никита сунув стеженый картуз подмышку и опустив хитрые глаза в землю, успевал оглядывать вершининские амбары и навесы, под которыми стояли крашеные брички и ходки. «Хорошо живет, старый чорт, не пополз бы, да, может, благословит что-нибудь на приданое. Да и на «зубок» Андрейке даст». Со старинной иконой вышла мать Василисы. Когда молодая пара приблизилась к крыльцу, Вершинин, не торопясь, сошел со ступенек и огрел Никиту плетью. Маляр поежился от удара и, уставив на старика плутоватые глаза, произнес:

— Простите, тятенька.

Второй удар плети пришелся по спине Василисы, чуть не выронив сына из рук, она залилась искренними слезами:

— Прости, родимый батюшка!

Вершинин отбросил плеть и, подняв дочь на ноги, сказал с суровой лаской:

— Бог простит. Поднимайся, — кивнул он все еще стоявшему на коленях маляру. Никита вскочил на ноги и, ударив себя в грудь, преданно посмотрел на богатого тестя:

— Богоданный тятенька! В жисть не забуду вашей милости.

— Ладно, ладно, не мети хвостом.

Благословив дочь и зятя иконой, старики вместе с молодыми вошли в дом».

Чем, какими качествами и достоинствами захватывает читателя эта сцена?

В правде жизни, в реалистическом выявлении характеров, художественных типов. Перед читателями предстает кулак-кержак Вершинин — носитель и охранитель диких, необузданных нравов, человек, сильный своим богатством и закостеневшей моралью хищника, плетью и иконой поддерживающий власть денежного мешка.

В этой же сцене Н. Глебов живописует характер поднимающегося на ноги нового хищника Никиты Фирсова, цепкого и хитрого, в будущем — настоящего изверга, беспощадного угнетателя. Сначала тайком от родителей женитьба на Василисе с расчетом на богатое приданое тестя-кулака. Когда этого не случилось — Никита зло попрекает работящую и любящую его молодую жену. И читатель понимает, что источник этих попреков — не расхождения в вере. Никита Фирсов верит не в икону, а в рубль, в капитал, которым так богат тесть, пусть и кержак.

Никита Фирсов ползет по выложенному камнем двору не из-за любви к Вершинину, как его жена и дочь Вершинина — Василиса. Хитрые глаза опущены в землю, но Фирсов успевает оглядеть вершининские амбары и навесы. Лживая преданность плутоватых глаз. «Простите, тятенька», — говорит он вслух, а думает иное: «Хорошо живет старый чорт, не пополз бы, да, может, благословит что-нибудь на приданое». И Вершинин-хищник отлично понимает Фирсова-хищника. Никита Фирсов «преданно» уверяет: «Богоданный тятенька! В жисть не забуду вашей милости», а Вершинин справедливо отвечает: «Ладно, ладно, не мети хвостом».